Вторая стихия — ислам, несомый на остриях тысяч копий и сабель, ежегодно штурмовавших цитадели Хазарии. Подобно морю, неотвратимо наступали воины ислама, проламываясь через железные ворота Дербент-кала, наваливались на Итиль из Хорезма.

Третья стихия бушевала в самом Хазарском каганате. Принятый верхушкой правящей элиты иудаизм расколол державу изнутри. Бежали в степи хазары, исповедовавшие христианство; толпами уходили навстречу братьям по вере хазары-мусульмане; разбегались по горам и степям хазары-язычники, пополняя собою соседние, враждебные каганату народы. Эта стихия была самая страшная — она сокрушила сильную державу, повелевавшую громадной частью тогдашнего мира.

Последняя стихия только нарождалась, только поднималась подобно морской волне, только накатывала, но должна была смыть ослабевшую державу с лица земли. Такой стихией мнилось Владимиру его княжество. Он считал себя отмстителем за годы рабства и позора. Он, как ему мнилось, должен был нанести последний, смертельный удар издыхающему чудовищу, столетиями питавшемуся людскими жизнями.

Поэтому к войне готовились самым тщательным образом. Много раз Илья со сторожей избранных храброе тайно подходил под самые стены вражеских крепостей. Вымерял все дороги, запоминал места бродов на реках, водопоев в степи, выверял кратчайший и наиболее защищённый путь к морю. Воеводы-русы, привычные к веслу и ладье, многократно спускались вниз по Днепру, переволакиваясь на порогах, подходили туманными ночами под самые стены и гавани Тьмутаракани. Сами они вряд ли смогли бы уверенно проходить днепровское устье и огибать густонаселённый Крым, если бы не союзничали с византийцами, если бы на каждом судне русов не сидел византийский кормчий или лоцман.

Союз с византийцами закладывался в Киеве. Там было целое греческое подворье, где постоянно жили послы из Царьграда. Говорить о них следовало именно «византийские», потому что Византия, как всякая империя, была многонациональна и значительную часть подданных басилевса составляли родственные киевлянам славяне.

Внимательно присматривался Владимир ко всему, что шло оттуда на землю русов, и понимал — в империи всё древнее, старше, продуманнее, чем в его державе.

Правда, он понимал и политику Хазарии, которая тоже была продуманна, сильна и очень коварна. Но если в Византии, особенно в её восточной части, было много близкого, родственного славянам державы Владимира, то всё, что было в Хазарии, Киеву было прямо враждебно. Ни о каком союзе с Хазарией не могло быть и речи, как и ни о каком примирении — только война на истребление, до полного уничтожения враждебной державы.

Эти мысли и чувства были всеобщими. Разумеется, разделял их и Муромец. И не просто разделял, но готовился к сражению с Хазарией как самому главному бою своей жизни. Там, в предгорье, была родина его предков, оттуда изгнали их, туда шли караваны рабов с колодками на шее, туда продали его мать и сына — Подсокольничка.

Мотаясь по степи, почти всё время проводя в седле, меняя лошадей, Илья объездил все подступы к хазарским крепостям, все кочевья вокруг них. Пригодился казавшийся в муромских лесах бесполезным тюркский язык, пригодилась слава освободителя Чернигова и поединщика во всех войнах киевских. Но более всего пригодилось заточение! Слава об Илье как о твёрдом человеке, как о воине, которого уважает, а может быть, и боится сам князь, открывала перед ним юрты и ставки племенных вождей печенегов, алан и чёрных болгар, которые ходили в Предкавказье.

Киеву и Владимиру не верили, а Илье — верили. И если он говорил, мол, пойдём на Хазарию и непременно победим, ему верили.

К весне огромная рать была стянута под Киевом. Истерзанные вековым игом, грабежом и постоянным страхом — либо самому быть проданным в рабство, либо детей потерять, либо сродников, — поднимались даже самые малые, самые дальние племена. Их приводила в войско княжеское не только ненависть к Хазарии, но и уверенность, что в Киеве «наши». Ибо теперь в Киеве не было вечных союзников и конкурентов хазар в работорговле — варягов. От прежних варяжских племён в Киеве остались только русы. Но это лишь только считалось, что они от корня варяжского, а ничем они от славян не отличались... Разве что имена говорили о прежнем родстве, но русы, как огромная часть киевлян, крестились и брали новые имена — христианские, общие для всех, по которым определить племенную принадлежность было уже невозможно.

Разноязыкая, пёстрая толпа радением воевод к лету была превращена в крепкое, легкоуправляемое войско. Странную картину представляло оно на постое, где сохранялся племенной обиход: мирно соседствовали финны и печенеги, вятичи и дреговичи, русы и болгары — все племена и народы, населявшие киевские земли, прислали дружины. Не пришли только варяги ильменские из Новгорода. И Владимир ясно увидел, что будет, ежели его в хазарской войне разобьют: надвинется варяжская рать из-за Волхова, с ними придут проторённой дорогой варяги заморские и отбросят своими мечами Киевское княжество на сто лет назад. Вновь восторжествует кровавый союз хазар и варягов, вновь пойдут по державе, от моря до моря, охоты на людей... и снова рассыплется таким трудом и такой кровью собранное единство.

Мучительно искал Владимир союзников, напряжённо думал, чем же ещё, кроме власти княжеской, можно спаять это хрупкое единение. И находил.

Союзник был всё тот же — Византия. Смертельный, лютый враг Хазарии. Византия — наследница всего, что накопила древняя Южная Европа от времён эллинских. И это тоже противостояло Хазарии, считавшей своё родство от Востока, от сынов Авраама, времён фараона египетского. Как-то монах печорский, разговаривая с Владимиром, обронил фразу, что и византийцы не эллины, и хазары-иудеи не евреи ветхозаветные. А вовсё это иные народы — только вера прежняя...

И Владимир долго его выспрашивал, как это.

Монах пространно объяснял, как, сменяя друг друга, приходили и уходили народы и в Хазарию, и в Византию. Но если в Византии всё переплавлялось в горниле великой античной культуры, то Хазария не Имела корней. Поэтому если всякий живший в Византии старался доказать, что он грек, что он наследник богатства этой земли, то в Хазарии раввины десятки лет потратили, чтобы придумать, каким образом населявшие окрестности Каспия тюрки могут быть потомками евреев. Да так и не доказали. Малая часть — верхушка каганата, в основном действительно потомки прибывших сюда евреев-беженцев из Ирана — раввинам верила, а остальное население и слушать не желало. Как поклонялись своим идолам, так и продолжали поклоняться, а принявшие добровольно, без принуждения, христианство шли на любые муки за веру свою и даже всё чаще именовали себя не «хазары», а по роду занятий — либо «бродники», либо «черкасы», стрелки из лука. И братьями своими считали христиан, а не родственников по крови. Вот это и запало в голову князя. Не разбирая, кто есть кто в каганате и кто кому родня, а кто нет, он понял одно: можно верою скрепить народ! Но, глядя на хазарские события, понимал — можно и расколоть!

Там, что в Итиле, что в Тьмутаракани, стена непреодолимая стояла между хазарами разных вер. Соединения не происходило. Не сливались близкие племена в единый народ. И причиной тому — вера иудейская! Она вела родословную каждому кагану, она строго следила, от какого рода человек. И ежели матерью ребёнка была еврейка — полностью забирала его в еврейскую общину, а ежели хазаринка — исторгала. И никто тут ничего поделать не мог. Много в Хазарии было таких изгоев, которых хазары не считали хазарами потому, что отец еврей, а хазары-иудеи не считали евреями потому, что мать хазаринка.

Какая же сила — общая вера, стало особенно ясно в двух походах на болгар камских и волжских. Давно ли они, как и славянские племена, друг с другом воевали? И даже когда принимали ислам, народ их раскололся. Часть не оставила своих языческих богов и ушла в леса. Казалось бы, должны болгары волжские и камские ослабнуть. Но не вышло сего! Болгары стали много сильнее, хотя числом чуть не вдвое уменьшившись.